«Кривые колени», война с Григоровичем и нерождённый ребёнок: неизвестная Майя Плисецкая

«Я была неслухом»

Майя Михайловна Плисецкая родилась 20 ноября 1925 года в Москве. Отец, Михаил Плисецкий, служил в советском торгпредстве и консульстве, а мать — Рахиль Мессерер — снималась в немом кино. С 1932 по 1936 годы семья жила на далёком Шпицбергене, где отец занимался консульскими делами. Маленькая Майя беспечно наслаждалась необычной жизнью на севере, не подозревая, какие испытания ждут её впереди.

Уже в детстве неординарный характер девочки проявлялся во всей красе. Позже она вспоминала:

— Я была ребёнком своевольным, неслухом, как все меня обзывали. Спустила по течению ручейка свои первые сандалики. Вместо корабликов, которые усмотрела на старинной почтовой открытке. Мама долго убивалась. Достать детские туфельки было задачей неразрешимой.

Впервые попав в театр, девочка навсегда и бесповоротно влюбилась в сцену. После спектакля Майя целую неделю была в приподнятом настроении и постоянно изображала всех действующих лиц по очереди, особенно «женщину в чёрном платье». Когда терпение семьи лопнуло, отец не выдержал и шлепнул дочь. Утром за завтраком Майя насупленно молчала. Отец забеспокоился:

— Майечка, ты сердишься? Прости меня, я пошутил. Я тебя люблю.

На что четырёхлетняя девочка приняла позу «чёрной женщины» и в абсолютно взрослой театральной манере ответила: «Любовью не шутят».

Отца расстреляли за 15 минут

Увы, счастливое детство закончилось внезапно и страшно: в 1937 году отца будущей примы арестовали. О том, что произошло дальше, Плисецкая вспоминала с пугающей точностью:

— 8 января 1938 года выездная сессия Военной коллегии Верховного суда СССР приговорила отца к расстрелу. Суд длился пятнадцать минут — с 16:30 до 16:45. Сразу после суда приговор был приведён в исполнение. В тот день вместе с папой были расстреляны ещё сто два человека.

Мать отправили в лагерь, а Майю с братом Азарием — в детский дом. Спасла детей тётя, знаменитая балерина Суламифь Мессерер, которая забрала племянников к себе. Долгое время Майя даже не знала правды о своей семье. Узнав, что родителей одной из подруг арестовали и она живёт у тётки, девочка искренне ужасалась чужому горю, не понимая, что с ней случилось то же самое.

Эта трагедия определила всю дальнейшую жизнь Плисецкой. Много лет спустя она с горечью говорила:

— Так я и слышу с тех пор по сей день — трудное время, трудное время. Бедная моя Родина!

«Кривые коленки выправить нельзя»

Как ни удивительно, поначалу балет вовсе не был мечтой маленькой Майи. Девочка грезила совсем о другом — ей хотелось стать драматической актрисой и блистать на театральных подмостках. Но у родственников был свой взгляд на её будущее:

— В детстве я мечтала быть драматической артисткой, а вовсе не балериной. Но меня отдали в балет, потому что в детстве не отдают в драму. А отдали потому, что я была довольно хулиганистой, и меня хотели скорее отдать хоть куда-нибудь...

В 1934 году тётя Суламифь привела своевольную девятилетнюю племянницу в Московское хореографическое училище при Большом театре. Но радужные надежды разбились о суровую реальность почти сразу — педагоги смотрели на рыжую девочку с недоумением: мол, ноги неправильной формы, колени искривлены...

— Мне говорили «надо менять профессию, девочка. Ты балериной не будешь. Колено выправить нельзя», — вспоминала Плисецкая. — Теперь те светила пребывают в ином мире, а я...

Юной Майе предстояло пережить ещё немало разочарований. В Ленинграде тогда преподавала легендарная Агриппина Ваганова, чья методика творила чудеса. Плисецкая мечтала учиться именно у неё, но по разным причинам это не сложилось, о чём Майя Михайловна сожалела до конца дней. Спустя десятилетия балерина признавалась:

— Должна сказать, для меня Ваганова — незаживающая рана; лучше не говорить об этом… А то заплачу от сожаления, что не поехала к ней учиться.

«Лебедь будет кормить тебя до старости»

Летом 1941-го грянула война, и всё перевернулось с ног на голову. Училище эвакуировали в Свердловск, а Майю с братом направили в Чимкент, где отбывала ссылку их мать. В этом пыльном городе на юге Казахстана, казалось бы, немыслимо было думать о большом балете. Но именно здесь произошло событие, определившее судьбу Плисецкой: четырнадцатилетняя девочка впервые станцевала «Умирающего лебедя» — тот самый номер, который её прославит потом на весь мир.

Тётя Суламифь, передавая племяннице эту хореографию, тогда шутила: «Он прокормит тебя до старости!» Женщина и представить не могла, насколько окажется права.

В 1943 году война ещё бушевала, но Майя вернулась в Москву и завершила обучение в училище. Той осенью её зачислили в труппу Большого театра — правда, всего лишь в кордебалет. Статус дочери расстрелянного «врага народа» никуда не делся, да и голодные военные годы давали о себе знать, к тому же педагоги по-прежнему сомневались в её данных.

Однако восемнадцатилетняя «рыжая бестия» с «кривыми» коленями упрямо шла вперёд: как будто знала, что через несколько лет весь мир будет рукоплескать именно ей.

Терпеть не могла репетировать

Плисецкая с первых лет в Большом театре шла своим путём, который разительно отличался от классических канонов. Пока другие балерины часами отрабатывали технику у станка, она искала нечто иное:

— Я всегда анализировала роли, а не «пятые позиции».

Такой подход казался многим педагогам кощунственным. Но Майя была убеждена, что балет — это не набор заученных движений, а живое искусство, и главное в нём — музыка:

— Сотни раз говорила я всякому — нужно танцевать музыку, а не под музыку. Музыка сама по себе — балерина сама по себе. Музыка ей не мешает.

Ещё больше коллег шокировало её признание о репетициях:

— Никогда не любила тренироваться и репетировать. Думаю, что в итоге это и продлило мою сценическую карьеру: у меня были неизмученные ноги.

Для балерины, которая танцевала до семидесяти лет, это звучало парадоксально. Но Плисецкая верила в дар природы, а не в механическое усердие:

— Может быть, я старомодна. Но я предпочитаю отбор природы усердию и старательности.

С 1943 года началось её медленное, но неуклонное восхождение в Большом театре: от кордебалета — к сольным партиям, от второстепенных ролей — к главным. В её танце не было холодного совершенства академической школы, зато была страсть, огонь и невероятная музыкальность. Именно это и покорило публику.

На Западе боготворили, в СССР ненавидели

Путь наверх занял 17 лет. От безымянной девушки в кордебалете она дошла до прима-балерины Большого театра — такое звание Плисецкой официально присвоили только в 1960 году. А ведь к тому времени её уже знал весь мир: гастроли в Лондоне и Париже проходили с невероятным триумфом, билеты раскупали за считанные минуты, критики захлёбывались от восторга. А вот на родине каждый её шаг контролировали, а любой спектакль мог быть отменён в последний момент.

Особенно болезненной была тема гонораров. Плисецкая выступала на лучших сценах мира, её имя гремело, залы ломились от желающих увидеть русскую балерину. Но деньги, которые платили за её выступления, оседали совсем не в её кармане:

— Они брали наши бешеные гонорары, а нам платили суточные. Рабские условия! Кстати, тогда многие запреты валили на важные органы. У меня был такой случай с «Болеро», которое тоже запрещали. Даже в день спектакля я не знала, буду ли вечером танцевать или нет.

«Болеро» Мориса Бежара и «Кармен-сюиту» Родиона Щедрина — два балета, которые стали визитной карточкой Плисецкой, — в СССР встречали в штыки: слишком смело, слишком чувственно, слишком не по-советски. Цензоры придирались к каждому па, к каждому костюму. Балерина могла репетировать месяцами, а в итоге узнавала об отмене за час до начала.

Плисецкая, измученная регулярными унижениями и тщетной борьбой с системой, всё чаще вспоминала отца, которого расстреляли, когда ей было 12 лет. Он верил в справедливость нового общества, в светлое будущее, а дочь с горечью наблюдала, во что превратились его идеалы:

— Мой отец, которого расстреляли в 1938 году, верил, что система человеческих отношений в новом строящемся обществе будет справедливее, чем в прошлых веках. Но десятилетия идут, а система человеческих отношений к лучшему не меняется.

Зато на Западе Майю боготворили. В Японии, Аргентине, Франции, Италии — везде её узнавали на улицах, просили автографы, провожали восторженными взглядами. Пожалуй, единственной страной, где её не знали, оставалась Германия — там она выступала мало. Много лет спустя она с грустной иронией заметит:

— По улицам Токио, Буэнос-Айреса, Парижа, Рима, Мадрида пройти не могу — узнают, а по Германии хожу спокойно — автографов никто не просит.

В общем, везде Майя Плисецкая была мировой звездой, и только дома, в СССР, ей снова и снова приходилось доказывать право на существование.

Объявила войну Григоровичу и не смогла простить родную тётю

В балетном и театральном мире Плисецкую боялись. Коллеги вспоминали, что она обладала редким даром — мгновенно распознавать ложь и фальшь. Виктор Барыкин, долгие годы работавший с балериной, говорил:

— Она видела, когда человек врёт, и в своём окружении не терпела врунов. Она могла работать только с теми людьми, которым доверяла. Поэтому люди, которые были рядом с ней, работали во всех её спектаклях.

Предателей она презирала и безжалостно избавлялась от них. Откуда такая жёсткость? Сама Майя Михайловна поняла это не сразу — лишь заглянув в прошлое, она осознала: судьбу решила одна ночь, когда отца арестовали и расстреляли. С тех пор недоверие к миру стало её второй натурой.

Самым громким был конфликт с Юрием Григоровичем, главным балетмейстером Большого театра. Началось, казалось бы, с мелочи: во Франции на ответственный спектакль он вместо Плисецкой поставил Наталью Бессмертнову. Брат балерины Азарий вспоминал:

— Этого она не могла простить. Конфронтация началась с банальной истории, а закончилась настоящей войной. Обиды росли, как снежный ком. Плисецкой не нравился авторитарный стиль Григоровича — она даже называла его «маленьким Сталиным». В 1966 году балерина подписала письмо против реабилитации Иосифа Сталина, и это прозвище звучало из её уст особенно язвительным.

В 1988 году Григорович решил проблему радикально — уволил Плисецкую из Большого вместе с Владимиром Васильевым, Ниной Тимофеевой и другими звёздами. Это окончательно разрушило их отношения — балетмейстера она просто возненавидела.

Разорвала Майя Михайловна и отношения с родной тёткой Суламифь Мессерер, которая когда-то спасла её из детского дома. По словам самой Плисецкой, в детстве она буквально боготворила родственницу, но постепенно эта любовь переродилась в ненависть.

— Она, в расплату за добро, каждый день, каждый день больно унижала меня. И моя любовь мало-помалу стала уходить. Это она заставила меня разлюбить её, — говорила балерина.

Балетмейстер Евгений Поляков пытался их примирить, но безуспешно — балерина не ответила даже на просьбу позвонить умирающей девяностолетней тётке в Лондон.

О тех, кому не посчастливилось впасть к ней в немилость, Плисецкая говорила прямолинейно:

— Я не простила своих врагов и не собираюсь этого делать. С какой стати? За что мне их прощать, скажите на милость?

При этом Майя Михайловна умела и жёстко судить себя:

— Человек должен всякую причину, прежде всего, искать в себе. Я много сама себе сделала плохого — не на сто процентов, но может быть, процентов на девяносто.

Побег за рубеж и годы странствий

После увольнения из Большого в 1988 году для Плисецкой открылся новый этап — она стала балериной мира, а не просто советской примой. С 1983 по 1985 год артистка руководила Римским театром оперы и балета, где поставила «Раймонду», «Щелкунчика» и другие спектакли. За работу в Италии она получила престижную премию «Виа Кондотти». Затем последовало руководство Испанским национальным балетом в Мадриде — там она продолжала ставить и танцевать, несмотря на возраст.

Михаил Барышников, ещё одна звезда мирового балета, отмечал «поразительное творческое долголетие» Плисецкой и восхищался контрастом её стиля. А когда Майи Михайловны не стало, он написал трогательный пост её памяти:

— Одна из величайших танцовщиц нашего времени, муза Ива Сен-Лорана и Пьера Кардена, прекрасная и грациозная Майя Плисецкая ушла сегодня. Всегда вспоминаю её поразительного «Умирающего лебедя» в 1959-м и в 1986-м, когда ей был 61 год!

Великий хореограф Морис Бежар называл её не иначе как «последняя живая легенда танца». Для Плисецкой он ставил «Болеро» и «Айседору», восхищаясь её способностью воплощать самые смелые замыслы.

Особые отношения сложились у балерины и с кутюрье Пьером Карденом. Он бесплатно создавал для неё костюмы к балетам — для «Анны Карениной» и других постановок. А когда Большой театр отказался указывать имя «вражеского» модельера Кардена в афише, Плисецкая устроила форменный скандал: «Как вам не стыдно, этого кутюрье знают во всём мире!» И сумела настоять на своём.

В конце карьеры Плисецкая передала эстафету молодой Анастасии Волочковой — буквально вручила ей право танцевать «Кармен-сюиту». Волочкова вспоминала:

— Из рук в руки и из сердца в сердце... Тот образ, который она пронесла через всю жизнь, — это то, что она показала на репетиции, буквально танцуя перед нами.

Так великая балерина заботилась о будущем русского балета, оставляя после себя не только спектакли, но и учеников.

Плисецкая и Щедрин: 57 лет на одной подушке

Свою судьбу Майя встретила в 1955 году в доме Лили Брик, музы Маяковского. Родиону Щедрину было 22 года, он только-только окончил консерваторию, а ей — уже 29, и она уже блистала на сцене Большого. Молодой композитор услышал, как Майя напевает мелодию «Золушки» Прокофьева, и был поражён. Но тогда роман не вспыхнул — молодые люди разошлись и забыли друг о друге на целых три года.

В 1958-м Щедрин работал над балетом «Конёк-Горбунок» и напросился на репетицию к Плисецкой. То, что он увидел, перевернуло всё:

— Безупречно сложенная, с огненными волосами, чарующей улыбкой…

В тот же вечер он позвонил ей и пригласил на свидание. А через несколько месяцев молодые люди расписались, причём инициатором стала именно Майя. Никакого пышного торжества не было: 2 октября 1958 года они вышли из ЗАГСа, зашли в продуктовый магазин за вкусностями и скромно отметили свадьбу вдвоём.

Плисецкая всю жизнь была женщиной своенравной и непокорной, но перед Щедриным — удивительное дело — смирялась. В интервью она честно признавалась:

— Я могла подчиниться Вагановой… Вы удивитесь, но ещё — Щедрину. Он не балетный, но делал мне такие замечания — ни один педагог балетный настолько точно не говорил.

При этом балерина признавала, что муж её избаловал.

Их союз был не просто семейным, а ещё и творческим. Композитор создавал музыку специально для супруги: «Кармен-сюита», «Анна Каренина», «Чайка», «Дама с собачкой». Как другие мужчины осыпают любимых бриллиантами, так он осыпал её... балетами.

Сам Щедрин говорил об их отношениях так:

— Мы в каком-то одном котле варились — мне была интересна живопись, поэзия, театр; я и в кино работал, и для театра много писал. У нас был взаимообмен, диффузия — люди открывали мир.

Избавилась от ребёнка ради сцены

По словам Щедрина, Плисецкая всегда живо интересовалась молодёжью:

— Майя Михайловна всегда говорила: «Мне не интересны старые люди, мне интересны молодые — что они думают, как они будущее видят». Её интересовало это, меня это тоже интересовало, это была одна из тысяч нитей, которые нас связывали.

Однако своих детей у них так и не появилось, хотя шанс стать матерью у балерины был. После романтического отпуска в Карелии Майя узнала, что беременна, и долго не могла решить: карьера или материнство? В итоге выбрала первое. Щедрин расстроился, но поддержал, а она думала, что всё ещё впереди, что успеет. Но судьба распорядилась иначе — больше беременность не наступала. Супруг повёл себя благородно: не только ни разу не упрекнул жену в бездетности, но и публично защищал её от осуждения:

— Балет предусматривает помимо всего прочего замечательное телосложение и отличную физическую форму. После родов с любой женщиной происходят революционные изменения. Многие балерины потеряли свою профессию.

Впрочем, совсем безоблачным их брак не был: у обоих были романы на стороне. Ей приписывали связь с Робертом Кеннеди, ему — с австрийской актрисой Марией Шелл. Но это не разрушило их брак: до конца жизни оба питали друг к другу уважение и оставались самыми близкими людьми в мире.

«Тела наши после смерти сжечь»

Они прожили вместе 57 лет и исполнили своё свадебное пожелание — состариться на одной подушке. Последние годы супруги жили в Мюнхене, вдали от России, но в абсолютной гармонии друг с другом. До последнего дня Родион каждое утро играл ей музыку Моцарта.

Всего за неделю до смерти Майя Михайловна встречалась с директором Большого театра Владимиром Уриным — обсуждали юбилейный вечер к её 90-летию, который должен был состояться в ноябре. Она была в полном здравии, шутила, строила планы.

Но 2 мая 2015 года сердце великой балерины остановилось. Обширный инфаркт миокарда настиг её внезапно. Врачи боролись, но спасти не смогли. Родион Константинович позвонил в Большой театр сам и сообщил печальную новость. Ей было 89 лет.

Ещё при жизни супруги составили необычное завещание. Помимо распределения имущества между наследниками, Майя и Родион оставили особые указания о своих похоронах:

— Последняя воля такова. Тела наши после смерти сжечь, и когда настанет печальный час ухода из жизни того из нас, кто прожил дольше, или в случае нашей одновременной смерти, оба наши праха соединить воедино и развеять над Россией.

Десять лет после смерти Плисецкой Щедрин хранил урну с её прахом дома в Мюнхене, дожидаясь часа, когда они снова будут вместе. В интервью Владимиру Познеру композитор признался: если бы у него была возможность загадать три желания, он бы загадал одно и то же трижды — «быть вечно с моей женой».

29 августа 2025 года Родион Константинович Щедрин ушёл следом за любимой. Ему был 91 год. Фонд Щедрина и Плисецкой серьёзно подошёл к исполнению последней воли артистов — уже было выбрано место под Звенигородом, где будет развеян их прах. Однако против ритуала неожиданно выступила церковь. Представитель РПЦ протоиерей Фёдор Бородин пояснил, что завещание супругов противоречит православным традициям:

— Церковь такого обряда – соединение праха – не проводит. Но дозволяется класть тела двух любящих людей в общую могилу. Так всегда и было: клали в один склеп или в одну могилу. Это нормально. Но тут вопрос в кремации. Кремирование Церковью не приветствуется совсем, потому что есть прямая заповедь Божья: «Ты земля и в землю отойдёшь».

Удалось ли близким исполнить волю покойных супругов, до сих пор не совсем ясно.

«Могла сделать больше»

За свою долгую и плодотворную жизнь Плисецкая выработала для себя чёткую и бескомпромиссную систему ценностей. Она говорила:

— Что вынесла я за прожитую жизнь, какую философию? Самую простую. Простую — как кружка воды, как глоток воздуха. Люди не делятся на классы, расы, государственные системы. Люди делятся на плохих и хороших. На очень хороших и очень плохих. Плохих во все века было больше, много больше. Хорошие всегда исключение, подарок Неба.

За этими простыми словами стояла железная принципиальность женщины, которая с детства не терпела фальши:

— Я с детских лет не в ладах с неправдой. Она меня коробит пуще красной тряпки.

Подводя итог своей жизни, Плисецкая не кичилась достижениями, а сожалела о несделанном:

— Своим делом жила. Балетом жила. Другого ничего в жизни я делать толком и не умела. Мало только сделала. Куда больше могла. Но и на том спасибо. Спасибо природе.

А финальной точкой стала фраза танцовщицы, которая могла бы быть и эпитафией:

— Характер — это и есть судьба.

Именно характер — упрямый, бескомпромиссный, яростный — и определил судьбу Майи Плисецкой. Девочка с «кривыми» коленями, дочь расстрелянного врага народа, женщина, не побоявшаяся идти против системы, стала символом свободы и несгибаемой воли.