«Самая жаркая, самая горячая»: Игорь Верник – о большой любви
Рецептура молодости
— Игорь Эмильевич, у вас плотный график — работа в театре, несколько параллельных проектов в кино. Но при этом вам удаётся как-то сохранять молодость. Есть какой-то секрет?
— Наверно, секрет молодости всех людей, занимающихся этой профессией, в том, что мы занимаемся делом, которое нас делает счастливыми. Мы действительно безумцы, счастливые безумцы. Трудоголики, которым нравится то, что они делают. Что касается молодости — я не знаю, как это измерить и как это оценить, какая существует рецептура. Очень много работать надо. Очень много. Очень мало спать. Не иметь выходных, не иметь праздников. Я не знаю, что такое праздники, уже много лет, я не знаю, что такое выходные, уже много лет. Я часто не знаю, как дни недели переходят в другие дни недели. Я рано утром встаю и еду или на съёмку, или на репетицию, или на озвучивание, или на какую-то другую работу, и, наверное, это и держит в тонусе. А ещё — есть. Хотя бы раз в сутки. Я часто с утра не успеваю поесть, но ем часто очень на ночь, часов в 11-12, в час ночи. Ем много очень, потому что я ем один раз в день.
— Теперь понятно, почему вы мало видитесь с сыном Григорием — об этом было написано в одном из ваших постов в соцсети. Он уже окончил школу-студию МХАТ?
— Да, уже окончил, принят в этом году в Театр на Малой Бронной, работает с Константином Богомоловым. Он уже сыграл одну из главных ролей в спектакле «На всякого мудреца» в сочинении Богомолова — это в «Театре наций»; играет главную роль в спектакле «Кентервильское привидение» — прекрасная сказка для детей и взрослых; сейчас репетирует в «Гамлете» и начинает репетировать ещё в одной пьесе. И у него довольно много предложений по съёмкам. Он снимается сейчас в двух проектах.
— А вы бы не хотели, чтобы он работал в театре с вами и художественным руководителем — тоже Константином Юрьевичем, но Хабенским?
— Это его выбор, он оканчивал институт — у него было несколько предложений, Константин Юрьевич [Богомолов] ему предложил войти в труппу театра, и, конечно, я знал об этом. Но сразу договорился с ним, что не буду советовать, что это будет его решение. Потому что это его путь, его судьба. И очень важно, чтобы он сам её определял.
«Она заставляет вибрировать»
— Вы свою судьбу определили рано: в 16 лет уже поступили в институт и за всю карьеру успели сыграть порядка двух сотен различных персонажей. Есть любимые?
— Это как ребёнок — он рождается, и ты любишь его. Рождается следующий — ты уже любишь их двоих. Потом рождается ещё один — и всё, это твои три ребёнка. Как моя мама говорила: «Вот вас три брата — это мои три пальца. Какой ни надрежь — одинаково больно. И как я могу сказать, кого я люблю сильнее? Конечно, вас всех троих одинаково». Но, наверно, роль, которую ты вот сейчас сделал, только-только, она самая жаркая, самая горячая, она прям вот с огня, она ещё вся тебя заставляет вибрировать, поэтому мне мой Прохоров очень дорог сейчас. А перед этим я очень любил Тригорина из чеховской «Чайки». А в «Дяде Лёве» по «Покровским воротам» в театре на Бронной я играю Костика — роль, о которой я вообще с юности мечтал, и вот сейчас играю этого персонажа — тоже большая моя любовь. Вообще, знаете, очень сложно себя располовинить, расчетверить, как это ещё сказать… Бывают роли, которые сложились больше, меньше, но всё равно они прорастают в тебя. Я весь уже из них, они внутри меня живут, существуют, засыпают, забываются, а потом вдруг открываются что ли. И потом все эти персонажи — они живут в моей голове, в моём теле, в моей душе. И как с ними расстаться? Уже никак.
— А как было с «Вальпургиевой ночью»?
— Мой Прохоров — сложная роль, которая доставила мне много бессонных ночей, попыток понять, что это за герой, что это за человек, как он сопрягается с персонажами другими и так далее.
— И как вы с ним «сработались»?
— Я искал его. Мне казалось сначала, что это человек — как обозначил его автор — Староста и Диктатор. Что это человек жёсткий, агрессивный, властный лидер, который подавляет и держит в оцепенении всех, кто с ним находится в палате. Чем дальше я погружался в материал, тем больше понимал, что он, Прохоров — один из них. Такой же, как и все в этой палате. Он так же мечется, так же хочет найти выход, а самое главное — у него душа не агрессора, а художника. Это самое главное, что для меня важно, что и он художник в большом смысле этого слова, и всё. Он лицедей, он играет, И посредством новой игры, которую он затевает, он каждый раз борется с унынием, безвыходностью. Он каждый раз — как режиссёр, который ставит какой-то новый спектакль со своими коллегами, партнёрами-палаточниками. Он вдохновенный. А использует он в этих «спектаклях» советский контекст, только доведённый до абсурда, контекст времени, в котором они все вместе жили, пока не попали в эту палату. Так в этом сумасшедшем доме он пытается не сойти с ума.
История на все времена
— По репликам героев пьесы иногда кажется, что Ерофеев писал о величии страны. А на ваш взгляд — о чём это произведение?
— Да, я думаю, что так оно и есть. Я думаю, что Ерофеев писал о величии людей, о величии духа народа.
— А вы согласны с тем, что в каждом персонаже пьесы есть что-то от самого Ерофеева? Говорят, что Гуревич — его прототип, а ваш герой — Прохоров — антагонист? Или и в нём есть что-то от Ерофеева?
— Я думаю, что все герои Ерофеева отражают и самого автора. В каждом из них есть метущееся, бунтарское, в каждом ироничная, страдающая душа Ерофеева. Мы вообще, когда начинали работать над спектаклем, казалось, что это всё, вся эта история, — это один большой монолог героя, имя которому Ерофеев. И как раз наша задача, как актёров, была найти личностную окраску для каждого персонажа.
— А какие сцены больше всего запомнились?
— Сначала я очаровался этой историей, потом, когда мы начали работать, мне показалось, что это осталось очень в том времени, когда эта история писалась. А потом, ближе к выпуску спектакля и сейчас, — я полюбил этот текст. Люблю своего героя, люблю эту историю, она мне очень… Мне трудно отделить какие-то моменты от целого, поэтому я бы, наверно, не стал ничего выделять. Мне просто нравится вся эта история целиком.
— Получается, вы меняли отношение к произведению, переосмысливали?
— Я не менял к нему отношения, мне лишь показалось однажды, на какой-то момент, что эта история осталась в прошлом, и что она не будет отзываться в сегодняшнем дне, сегодняшнем зрителе, сегодняшнем пульсе времени. А потом стало понятно, что это большая литература, и она на все времена. На все, какие были, на все, какие будут. На все.
