Игорь «Элвис» Меерсон — о запретных шутках, концертах в США и появлении стендапа в России
Об Игоре «Элвисе» Меерсоне заговорили в далёком 2009-м, когда он появился в эфире Comedy Club и был признан самым наблюдательным резидентом — в своих монологах Меерсон иронично рассказывал о том, что замечает на улицах Петербурга. Вскоре на российской сцене комику стало скучно, тогда он решил исполнить свою давнюю мечту — покорить мировую стендап-сцену. Теперь даёт концерты от Англии до ЮАР, является основателем первой в России школы стендапа, а ещё устраивает в городе на Неве нестандартные комедийные шоу.
«А что мне мешает пошутить про Цоя?»
— Вы сегодня выступаете на новой сцене Александринского театра с программой «Культурный норматив». Шоу достаточно необычное — это и стендап, и концерт с симфоническим оркестром, и лекция о музыки.
— Три в одном! Пытаемся усидеть на трёх стульях. Шоу появилось из моей любви к музыке с одной стороны, и из моей профессии стендап-комика с другой. В 2019 году Министерство культуры выпустило документ — культурный норматив школьника, где был список наикрутешей музыки: Цой, Nirvana, Queen, The Beatles, Борис Гребенщиков, «Машина времени», Вертинский, Утёсов, в общем, много всего хорошего. Они его уже отменили, мне кажется, но в Интернете все ходы записаны. Я такой: «О! Это же все песни, которые я люблю. О! Я же знаю, как шутить про Баха, а что мне мешает пошутить про Цоя?». И всё, я позвонил своим друзьям, и они тоже оказались активными ребятами.
От питерских баров до всемирного комедийного фестиваля
— Это ваш первый выход на сцену с начала пандемии. Вы, как правило, выступаете за пределами России, за что считаетесь отцом русского юмора в мире. Вы помните своё первое выступление заграницей?
— 16 лет назад в России не было жанра стендап-комедии, и мы вчетвером, независимо друг от друга, изобрели русскоязычную стендап-комедию.
— Кто — «мы»?
— Антон Борисов в Питере, я в Питере, Саша Незлобин в Екатеринбурге и Паша Воля в Москве. И вот мы с разных сторон шли к стендапу, сами его придумывая. Если нас смотрит молодёжь, то она, наверное, не знает, что 16 лет назад Интернета не было, так что, послушать зарубежную комедию возможности не было. У нас не было примеров, мы не смотрели Эди Мёрфи, Сайнфелда и других классиков англоязычной комедии. Мы в Питере вдохновились творчеством Евгения Гришковца, решили, что хотим делать то же самое. В театр нас никто бы не пустил, и мы пошли в бары и сказали: «А можно мы будем делать что-то типа Гришковца для пьяных людей?». И мы начали по понедельникам выступать в стриптиз-клубе: между девочками рассказывали про свою жизнь. Так мы и придумали стендап-комедию в Питере. Потом уже появился нормальный Интернет, какой-то контент на телевидение стал проскакивать, и мы все поняли — так мы делаем то, что они делают уже 30 лет. Мы даже изначально не понимали, что такое стендап.
— Так, а на мировую сцену вы как попали?
— Так сложились обстоятельства, что я — единственный из россиян, кто делает карьеру на англоязычной сцене. Лет 7 назад я поехал на Эдинбургский фестиваль — самый крупный комедийный фестиваль в мире. Моя супруга на день рождения подарила мне интенсивный курс английского языка, иначе я вообще просто не знал бы, как быть. Мои менеджеры увидели меня на маленьких, коротеньких выступлениях. Мой агент пришёл на импровизационное шоу — то есть, я настолько обнаглел, что с моим знанием английского решился на такой формат. Я понимал, что, есть вероятность, что я не буду понимать задание, я заранее придумал себе ход — вместо того, чтобы импровизировать по поводу задания, я буду со зрителями в диалоге разбираться, что от меня требуется. И таким образом свои минуты закрою. Это было очень смешно.
«Мне не разрешают рассказывать самые смешные шутки»
— Насколько сложно выступать перед иностранной публикой? Скажем, у англичан очень специфический юмор — то, что смешно им, нам кажется совершенно не смешным.
— У меня есть бонус: я — человек, все это понимают, на афише написано, что я русский, по темам, которые я поднимаю, видно, что я русский. И я, как человек, имею право посмотреть с другой стороны на их жизнь: привычные для них вещи придать сомнению. Именно формулировки, конечно, мне нужно, чтобы они звучали, будто я местный. Если говорить про англичан, то они должны быть с контекстом, не в лоб. Самую важную часть можно не проговорить, и дать им возможность додумать самим. А в смыслах я не могу конкурировать с настоящими английскими комиками, потому что я не живу в их культурном контексте. Поэтому я могу работать исключительно на этом конфликте культур: я могу российскую точку зрения накладывать, что на их жизнь, что на мировую культуру, что на геополитические взаимоотношения, что на какие-то последние новости мировые.
— А есть какие-то запретные темы, на которые, скажем, у нас шутить можно, а на Западе — нельзя?
— Да, так это везде, весь англоязычный мир! У меня с ними даже такие застольные споры всё время. Мои агенты и мои друзья — крупнокалиберные комики, ходят на мои выступления, когда я что-то новое привожу, и дают потом комментарии: «Не-не, вот это нельзя говорить, это тоже нельзя говорить». Ну, то есть, про женщин, секс-меньшинства, религию. Был очень смешной случай. У меня было небольшое выступление, и я что-то там ляпнул про жену и экстраполировал, что, видимо, все женщины такие. Потом ко мне подошли и напомнили, что об этом шутить нельзя. На следующий сольный концерт в Лондоне я уже, рефлексируя, рассказываю о том, что проверено годами, а потом говорю: «Тут такое дело, ребята, мне не разрешают рассказывать вам свои самые смешные шутки. У меня есть очень смешные шутки, но мне не разрешают их рассказывать, поэтому сегодняшний мой концерт пройдёт без моих самых смешных шуток. Всем пока-пока». Ко мне подошли мои друзья и говорят: «Так, слушай, вот это тоже говорить нельзя», — то есть, мы не разрешаем тебе говорить свои шутки, но то, что мы не разрешаем тебе этого, тоже нельзя говорить. В целом, в англоязычной культуре нельзя шутить про комьюнити, к которым ты не принадлежишь, потому что тогда ты можешь обидеть кого-то. В принципе, у нас в России такое тоже начинается.
— Недавно у вас вышел выпуск шоу Propaganda, в котором вы вместе с зарубежными стендап-комиками рассуждали о том, как юмор реагирует на события в мире — очень актуальная тема, как мне кажется. Вы ведь знаете шоу Comment Out?
— Да, конечно, это мои хорошие друзья.
— Так вот, в соцсетях раскритиковали последний выпуск шоу за шутки про Беларусь. Вы как комик, скажите, такие шутки вообще допустимы?
— Моё искреннее убеждение — шутить можно по любому поводу, как угодно. У меня был такой случай недавно. Facebook стал моей концертной площадкой во время карантина, я стал выкладывать какие-то материалы, которые писались. И там большая довольно пошла баталия тоже по поводу одного из моих материалов, когда я упомянул Гитлера, ещё и фоточку свою выложил в костюме, похожем на костюм СС, и жёстко отхватил от всего еврейского комьюнити города на Неве, частью которого я являюсь. Мы с этого начинали разговор — про самоиронию. Я, будучи представителем еврейского комьюнити, имею право об этом шутить, а если какой-нибудь, не знаю, Вася Пупкин в кожаных подтяжках начнёт так шутить, я первым скажу: «Ты что, офигел?», — и в бан его кину. Никто меня не переубедил — я считаю, что могу шутить о чём угодно и как угодно, просто быть настолько адекватным человеком, чтобы спрогнозировать последствия от того, что делаю. То есть, если для тебя шутка или мысль, которая заложена в этой шутке, важнее, чем-то, что от тебя кто-то отпишется, кусок людей не будет приходить на твои концерты или будет скандал какой-то отрицательно заряженный, конечно, лупи. Потому что, если вдруг начать самоцензурироваться, пытаться подумать, кого и чем ты можешь обидеть, то в итоге тебя не останется. Юмор — это же с одной стороны средство донесения мысли, а с другой выпуск пара: когда есть какой-то стресс, какая-та боль, если об этом пошутить, легче становится и тому, кто шутит, и тому, кто посмеялся. Грех не пользоваться этим психотерапевтическим свойством юмора. Если сказать — сейчас столько много плохого происходит в мире, поэтому шутим только про котиков и ромашки, юмор тогда перестанет выполнять свою функцию.
«Молись богам, чтобы тебя позвали выступить в ЮАР»
— Один из ваших любимых комиков Дилон Моран после выступления в Петербурге сказал, что русские смеются руками. А как смеются жители других стран?
— В России нужно обязательно сказать шутку — её все дожидаются, чтобы посмеяться или поаплодировать, если они согласны с твоим мнением. В Англии и Америке люди ещё на наблюдении, даже если оно ещё не смешное, но интересное, ржут. Я первое время удивлялся: я ещё шутку не сказал, а вы уже ржёте, просто над словами. А вообще мир такой разный.
— Какая была самая странная реакция на ваши шутки?
— Мои главные два полюса пока что из международных путешествий — Швейцария и ЮАР. Значит, в Швейцарии ты выступаешь перед большой публикой — такие благородные, седовласые парочки, у них культурное мероприятие, оделись, пришли на серьёзное мероприятие. Я был хэдлайнером и выступал минут 40 и просто в тишину, будто перед стеной! Я редко на сцене потею, мне кажется, я тогда 4 килограмма потерял. Что происходит? Почему тишина? Ты говоришь, говоришь, и у тебя ощущение, будто ты мистер неудачник. А потом стоишь в холле, к тебе подходят люди и говорят: «Это было просто великолепно! А когда вы ещё раз приедете?». И не просто парочка человек, люди сфоткаться просят. Ребята, а вам что мешало поржать или похлопать, если вам понравилось?
А в ЮАР! О, ребята, если меня смотрит хоть какой-то комик, молись любым богам, чтобы тебя позвали выступить в ЮАР. Там люди настолько природные. Если им нравится шутка, они могут вскочить с места, рвут волосы! Люди могут вскочить и по проходу побегать, как дети! А ты думаешь: «Ну ладно, не так уж и смешно, я к себе объективен, шутка была средняя». Но это очень круто! Тебе ещё платят за хронометраж, вообще кайф, можно сказать 4 шутки вместо 20 и потратить время на реакцию. В России, конечно, так не будет никогда —просто не наша органика.
«Мой сын меня переплюнет!»
— Насколько я знаю, ваша жена тоже увлеклась стендапом.
— Она очень увлекающийся человек, но во всём, чем занимается, достигает высот. 10 лет мы вместе, и она начинает медленно пристраиваться к моей деятельности. Она сходила к нам в школу на курс импровизации, стала частью команды, они даже начали выступать. Я говорю: «Ты 10 лет назад могла представить, что комедией занимаешься?».
— Ну вы рады, что она теперь с вами на одной волне?
— Ну, конечно, рад! Это, скорее, хобби, удовольствие от пребывания на сцене, ощущение того, что, то, что ты делаешь, хорошо воспринимается людьми. Я хожу к ней на выступления, хлопаю в ладоши.
— У вас ещё ведь сын есть. Вы бы хотели, чтобы он по вашим стопам пошёл?
— Ой, сын меня переплюнет! Он уже смешнее и активнее, чем я. Мой сын начал шутить, когда только начал говорить.
— И какая была его первая шутка?
— Он понимает, что людей, которые находятся в комнате, можно привлечь. Он понимает, что надо выйти, чтобы привлечь к себе внимание. Он тогда только начал ходить и говорил пару слов буквально. У него хитрые такие глаза, ты понимаешь, что сейчас что-то будет. И он, значит, показывает на меня и говорит: «Мама!». Ждёт реакцию и ржёт. То есть, он интуитивно понимает теорию юмора. Сейчас ему 4 и он постоянно какие-то такие приколы придумывает. Я привожу его в садик, и там находится пара мальчиков, которые плачут и не отпускают родителей. Как только кого-то подобного мой сын видит, начинает кричать: «Смотри, смотри, смотри, акула кусает меня за ногу! Акула, что ты делаешь?», — и он на одной ноге прыгает, будто его акула в группу затаскивает. Все родители — фанаты своих детей, я понимаю, но все начинают ржать и идут за ним. Потом ко мне подошла одна из мам и говорит: «А во сколько вы приходите, мы в это время приходить будем». Я подумал — о, круто, надо деньги за это брать.
