Ерофеев об увековечивании памяти Маннергейма в Петербурге: жизнь нельзя разрубить пополам

— Те или иные мемориальные планы, связанные с Карлом Густавом Маннергеймом, возникают в Петербурге раз за разом. Это действительно настолько значимая для города фигура, или есть какие-то другие причины?

— Это фигура очень раскрученная, и фамилия очень известная. Самое известное словосочетание — это «линия Маннергейма». О ней все слышали и в советские времена. Но о службе Маннергейма в царской армии раньше как-то не приходилось много говорить. Вспоминали о деятельности Маннергейма в годы Великой Отечественной войны и когда говорили о Финской войне, потому-что он был военным министром Финляндии.

Когда он служил в царской армии, он был кавалергардом. Кавалергарды — это кавалерийская охрана. Она так и создавалась во времена Екатерины I. При Елизавете их уже не было, а возродила кавалергардов Екатерина II. И здесь (в районе Конюшенного ведомства — прим.ред.) была территория, которая ей принадлежала, и о ней как раз напоминает название Кавалергардской улицы. Там было много славных военных. В войне 1812 года кавалергарды участвовали, при Аустерлице, при Фридланде, в Бородинском сражении, в Крымской войне. Военная история очень богата. И если речь пойдет о создании музея кавалергардов, то это можно только приветствовать. И вот там, в этом музее, Маннергейму, я думаю, должно найтись место. Там можно рассказать о его службе в царской армии, его участии в Первой Мировой войне и даже последующей его судьбе, как человека, пускай воевавшего против Советского Союза, но, тем не менее, ставшего президентом Финляндии, и человека, который вывел в итоге Финляндию из войны против Советского Союза.

— Какие места в Петербурге больше всего связаны в городе с Маннергеймом-кавалеристом?

— Конечно, связано вот это место (Конюшенное ведомство — прим.ред.), потому что здесь квартировали как раз кавалергарды. Большая Конюшенная с ним связана, потому что там тоже находились квартиры дежурных офицеров. Дворцовая площадь и Зимний дворец тоже связаны, потому что кавалергарды — это императорская охрана, а он был генералом свиты. Вся жизнь его до Октябрьской революции была связана с Петербургом, и он честно исполнял свой долг офицера русской армии.

— В современной публицистике существует много популярных и противоречащих друг другу образов Маннергейма. И один из них состоит в том, что он был белогвардейцем и даже монархистом, у которого всё получилось во время Гражданской войны. Насколько этот образ соответствует действительности?

— Любая выдающаяся фигура, в том числе и Маннергейм, обрастает, естественно, легендами. Ходят такие легенды, особенно в 90-е ходили, что он чуть ли не спаситель Ленинграда, потому что во время Великой Отечественной войны он на реке Сестре встал и дальше не пошёл. Читайте документы, правдивые книги, там Николая Ивановича Барышникова, Владимира Николаевича Барышникова. Переходили финские войска в годы войны реку Сестру, потом их наши отбросили обратно.

Маннергейм был грамотным офицером Русской императорской армии, и от этого никуда не уйти. Он был белогвардеец, он был враг советской власти. Финляндия в 30-е годы была очень враждебно настроена к Советскому Союзу. Конечно, они всегда помнили, что Ленин дал им свободу. Финляндия получила независимость и стала отдельным государством благодаря Владимиру Ильичу. Потому там и памятников много, и памятные доски у них сохраняются. Но тем не менее это враждебное отношение в 30-е было у правительства, у депутатов финского Сейма. И были определённые слои в верхушке общества, которые были заинтересованы в конфликте.

Финляндия была единственной страной, которая добровольно пустила фашистские войска на свою территорию. И они базировались ведь совсем недалеко от Ленинграда. Река Сестра вот она, рядышком, и если фашисты начнут атаковать Ленинград, то уже спасения бы никакого не будет. Поэтому и возникла Советско-Финляндская война. Нам нужно было отодвинуть границы на более безопасное расстояние. И финнам предлагали мирный исход. Мирно передвинуть до Койвисто, это нынешний Приморск, и отдавали им часть Карелии, причём значительно большую, чем сам Карельский перешеек. Но тогда финны не согласились. А Маннергейм, между прочим, был сторонником мирного разрешения этого вопроса. Он понимал, что если начнётся война, то финской армии не одолеть Красную армию. Маннергейм был в меньшинстве, потому что он был здравомыслящим политиком. Такие вещи о нём рассказывать как раз-таки надо при всей противоречивости этой фигуры. Но памятники и доски Маннергейму в Петербурге неуместны.

— Есть версия о том, что Маннергейм в разгар Гражданской войны готов был бросить 100 тыс. своих солдат на Петроград в обмен на признание независимости Финляндии, но белогвардейцы во главе с Колчаком якобы решили не торговать Россией, и план провалился. Это действительно было?

— Затрудняюсь сказать «да» или «нет», но то, что собирались войска пройти через Финляндию и воевать как раз на стороне Белой гвардии, а Финляндия не разрешила этого сделать, это факт, потому что её власти боялись, что её присоединят к Российской Империи, а они хотели независимости. Они вкусили этот дух свободы, хотя они всегда были свободнее, чем вся Россия, когда были Великим княжеством. И тут, наверное, не только один Маннергейм сказал своё веское слово, но и вся верхушка власти Финляндии, и сам финский народ.

И надо сказать, что в годы Великой Отечественной войны после поражения под Москвой Маннергейм думал о том, как ему выйти из этой войны. Он был очень этим озабочен, потому что весь мир был против него. Также как против правителей, которые были на стороне Гитлера. И боязнь выхода из войны заключалась, в частности, и в том, чтобы Финляндию не присоединили к Советскому Союзу в качестве республики. И тут огромную роль сыграла наш посол Александра Михайловна Коллонтай. Она очень много сделала, чтобы Финляндия вышла из войны.

— Для большинства финнов Маннергейм — герой. В Петербурге хватает этнических финнов. Допустимо ли увековечивание в топонимике, памятниках, музейных экспозициях спорных фигур, которые являются значимыми в истории конкретного народа?

— Когда мы однозначно в конкретный период времени считаем такого-то человека героем, может появляться улица его имени. Поэтому сегодня, конечно, не назвали бы улицы именами революционеров, которые проявили себя в годы революции и потом в годы Гражданской войны на стороне красных. Понятно, что в 30-е годы или даже в 50-е вряд ли появилась бы у нас улица Бунина. Хотя всё ему простили, Нобелевскому лауреату, печатали его, но он не любил Советский Союз и советскую власть. И сегодня мы иногда называем улицы именами таких людей, которыми невозможно было бы назвать их в 30-е годы. Поэтому времена меняются, и отношение меняется. Надо, чтобы фигура была, что называется, бесспорной, не вызывала никаких протестов, как это иногда случается.

Бывая в Финляндии, в той же Лааперанте я видел военное кладбище. Там похоронено много солдат, которые погибли и в Советско-Финляндскую войну, и в годы Второй Мировой, и, в частности, воевали против Советского Союза, против нас. И когда ты ходишь по этому кладбищу в центре города, ты же не воспринимаешь их как врагов. Там есть удивительный памятник — мальчик в отцовских сапогах утирает слёзы. И этот памятник вызывает слёзы и у меня, потому что это такой трогательный памятник. Там лежит его папа, для таких мальчиков это все отцы их родные. Они остались сиротами из-за этих войн, поэтому и отношение совершенно другое. Такой же мальчик мог стоять у нас на кладбище у братских могил.

Поэтому, конечно, самое главное — дружить. Надо сказать, что впоследствии после войны у Финляндии и Советского Союза сложились добрососедские отношения, а у Ленинграда с Финляндией вообще особые. Потому что Ленинград торговал с Финляндией, финны приезжали к нам гораздо больше, чем куда-то в Москву. И люди, которые стояли у руководства Финляндии, прошли через эти войны, они знали, что это такое. И чтобы этих войн не допустить, развивались всячески добрососедские отношения. Поэтому они и должны продолжаться.

Что касается этнических финнов, то, конечно, они живут и в Петербурге, и в Ленинградской области, и на Карельском перешейке. Приграничные территории тем и отличаются, что всегда на территории Финляндии много русских, а когда здесь земли принадлежали Швеции, до основания Петербурга, здесь жили и шведы, и финны, и русские, и вепсы, всякие народности. Поэтому когда территория переходила от одного государства к другому, часть шведов переходила в Швецию, часть русских уходила, а часть оставалась. Поэтому дружба — самое главное что у нас есть.

А в топонимике у нас финны представлены в полный рост. Это и Финский переулок, и Финляндский проспект, это и несколько улиц, названных по финским городам.

— В Америке и Европе сейчас демонтируют памятники деятелям, которые чем-то не устраивают новое поколение. Нужна ли нам подобная ревизия?

 — Закон не имеет обратной силы, и здесь должен быть такой же подход. Увековечивались люди, когда они считались героями. С историей воевать не надо. История принадлежит Богу, а война с памятниками — последнее дело. А памятник, из чугуна он, из мрамора или это просто улица именем какого-то человека названа — это тоже памятник своего времени. Мы не знаем, что скажут о нас. Пройдет 50-70 лет, и что будут говорить? Но если новая улица будет названа именем почётного жителя Петербурга, а через 70 лет посчитают, что он не заслужил этого, то не надо стирать его имя с карты города, потому что он считался героем в 2020 году, и его имя уже принадлежит истории.

Что касается памятников, которые устанавливаются в городе, то, конечно, должно быть обсуждение. Спорные фигуры не должны появляться. Потому что самое главное — спокойствие в обществе, стабильность, тогда у нас всё будет нормально развиваться. Если зайдёт речь о памятнике Чайковскому, то кто будет возражать? Если памятник Блоку, то безусловно нет. Когда речь шла о памятнике маршалу Говорову… Это настоящий наш герой, маршал ленинградской победы, который действительно спас наш город. Будут кто-то возражать? Разве что отщепенцы, пацифисты какие-нибудь, для которых любой военный — уже преступник.

— Когда появилась доска Маннергейму, её активно атаковали вандалы и левые экстремисты. Власти стыдливо убрали доску. То же самое потом повторилось с доской Колчаку. На ваш взгляд, насколько допустимо решать такие споры подобными способами? И не был ли в результате выпущен джинн из бутылки?

— Конечно, это вандализм. Но в данном случае я понимаю людей, которые громили эту доску. И ветераны войны, и блокадники, может, и вышли бы с лопатами и вилами, как в песне у Высоцкого, но у них уже сил не хватало. И взялись за это молодые люди. Хотя, конечно, это не методы. Но вспомним, что тогда это было накануне 70-летия победы в Великой Отечественной войне. Поставили доску Маннергейму. А где была бы доска или памятник Маркиану Михайловичу Попову? Или какому-нибудь другому нашему полководцу или герою Советского Союза, который защищал Ленинград? Но вот Маннергейму вдруг появляется доска, и как раз в канун юбилейной даты. Это не дело. Это грубейшая политическая ошибка и даже политическая провокация. Доску изуродовали, её демонтировали, как вы правильно сказали стыдливо, но теперь она в музее находится. И на примере этой доски можно как раз рассказывать истории о том, как не надо устанавливать памятные доски. Что нужно сперва включать голову, а потом предпринимать какие-то действия.

— Те, кто устанавливал, не знали историю?

— Трудно представить, что государственный чиновник высокопоставленный совсем бы не знал истории. Конечно, знали. Но решили, что Маннергейм до этого периода наш, а потом он не наш. И мы ставим доску кавалергарду Маннергейму, который верой и правдой служил Российской Империи. Но нельзя жизнь вот так отрубить пополам — здесь он наш, а здесь он не наш. Жизнь продолжалась от рождения до смерти. А вот нашего и «ненашего» мы можем представить в музейной экспозиции, и ни у кого это никакого сомнения не вызовет. Потому что мы приходим в музей истории Петербурга, приходим на экспозицию, посвященную войне и блокаде, и там можем увидеть и железный крест, и фашистскую маску.

Не обсудили с обществом, не было стратегии. Чем военный грамотный отличается от неграмотного? Как шахматист. Один видит на восемь ходов вперёд, а другой только на один. Здесь был продуман на один шаг. Поставим памятник Маннергейму, поставим галочку, что вот такой человек увековечен. А какой резонанс это вызовет в обществе, об этом даже и мыслей никаких не было.